Борель. Золото [сборник] - Петр Петров

— Расписался смертельно… Ты по делу?

— Просто посоветоваться. — Он развернул чертеж. — Тут, видишь, нам приходится круто изживать гирлановщину.

— Говори понятнее.

Секретарь дорожил временем.

— Я и говорю… Посмотри, как разбросаны главные части рудника. — Он провел пальцем по дугообразной линии. — Вот эти петли нам мылят шею. — Гурьян пыхтел трубкой, рассказывая словами Вандаловской план перемещения центра силовых средств рудника.

— И что же ты надумал?

В глазах секретаря было изумление.

— Я думаю сдвинуть большим ударом…

— А работы в шахтах и шурфах?

— Придется приостановить.

— Значит, сдать темпы?

— Конечно… Но без американки нам все равно не выкарабкаться. Подумай, мы прибавили почти вдвое рабочих, а если не дадим им дела? К тому же без перетасовки фабрику строить нельзя. Тут надо и об иловом заводе сразу думать.

По сморщенному лбу Гурьян видел, что секретарь озабочен. Стуков поднялся и, широко расставляя ноги, зашагал по комнате.

— А трест как?

— Я написал ему, но ответа ждать долго. Здесь, видишь ли, в первую голову нужна ударная лава из партийцев и шахтеров, а остальных мы потянем за собой, как тогда на бремсберг.

— Я подумаю, Гурьян… Но, кажется, из этого ничего не выйдет…

Гурьян шел домой опечаленный.

Постановление партсобрания и приказ дирекции изумили улентуйцев. Горячий ветер трепал по заборам серые листы бумаги, на которых рукой Пинаева были выведены жаркие слова:

«Большим ударом, усилиями испытанной гвардии шахтеров и старателей, под руководством партии превратим Улентуй в образцовый социалистический прииск».

Костя и Кудряш бегали по забоям с пачками многотиражки.

Над Улентуем голоса гудков, с каланчи призывно звянькал дребезжащий колокол.

Алданец стоял, картинно подбоченясь, на площадке бремсберга. Он презрительно бросил в лицо Кости:

— Эй, интеллигенция из сельского сословия!

— Чего тебе? — забойщик взбычился, сжал кулаки.

— В сволочах ходите! Волыну разносите!

— Отстань, хамло!

— От хамла слышу!

…К серокирпичному бескрышему зданию обогатительной фабрики артель Морозова прокладывала рельсы. На крыше электростанции появились люди с кайлами, гвоздодерами и топорами. Шахты и новые шурфы опустели. Рудник умолк, будто пораженный внезапным ударом в самое сердце. Но взбудораженные мощным зовом тысячи людей единой волей ринулись на большой штурм, на исправление прошлых ошибок. По зыбкой лестнице Костя вскарабкался на крышу электростанции. Бутов размашисто рушил тяжелой кайлой слежавшиеся кирпичи. Отсюда были видны все окрестности рудника. Кучи людей рассыпались по долине. Передние вели от реки канаву. Темная борозда ответвлялась от прежней водопроводной магистрали и под прямым углом ползла к месту нового участка. А там, сверкая лопатами, молотками, переваливая с грузовиков каменный плитняк, мастера под руководством техников и инженеров закладывали фундаменты электростанции и обогатительной фабрики.

Бутов сбросил обе рубахи. С бугристой волосатой груди шахтера до ошкура шаровар стекали капли пота. Он был похож на древнего гладиатора.

К полдню беспорядочная толкотня прекратилась. В помощь машинам прибыл конный транспорт. Над обезглавленными зданиями фабрики и электростанции мутным облаком вздымалась каменная едкая копоть. Вокруг нового участка грудились материалы, люди, машины.

Костя махнул лопатой и через кулак прокричал Бутову:

— Держись, камешки, Нил Семенович!

Шахтер стряхнул с бороды пыль, оглянул обступивших его рабочих.

— И правильно! Настроили нам валютные спецы!

Алданец отбросил лихой чуб, хмыкнул:

— Те на лордов строили, а мы на свинопасов да кухарок.

От свирепого взгляда Бутова опустили головы рабочие.

— Ты поменьше воняй тут!.. Не любо — подавайся отсюда на бродягу, покель собаку не отшибили.

И тут понеслись голоса:

— Давно пора!

— Шаркунец беззвонной!

— Может быть, не задарма стараешься?

— Ишь, краги натянул и золотые часы!

— Сволота — одно слово!

Подъехала походная кухня.

Алданец схватил бак с супом и нырнул в кусты. За ним потянулись Филя Балда и группа старых «дружков», пришедших по бесчисленным таежным тропам. Громко хлебая из деревянной ложки, Алданец хихикал:

— Пролетария! И черт до чего люди дурниной заросли. Нет, мы на «Аврорке» не за то понужали по дворцам. — Он заскреб в бачке последние крупинки и, скорчив смешную рожу, прогнусавил:

— Кулаки, вредители. Эх, чунари! Да как без кулаков жить-то станете. Где хлебушко-то брать будете? С голоду подохнете…

…На каланче ударили сбор. Притихший рудник снова зашумел лесным буреломом, солнце дышало зноем, но закипевшая сила людей была горячее июньского солнца.

На четвертый день Бутов поймал за руку Вандаловскую и, как коршун на цыпленка, глянул сверху.

— Александровна, дай народу урки!

Она залюбовалась на таежного красавца.

— Что это за урки?

— Ну, по-теперешнему, нормы. А то губами шлепают некоторые.

— Но не все же можно нормировать.

— Что нельзя, о том и боли нет. Надо под мерку поставить эту собачью свадьбу Алданца. Я думаю, канаву может копать и не спец, отгрузку кирпича тоже. Отвали на человека пяток вагончиков, и катай он.

— Верно, Нил Семенович!

Она побежала к усадьбе, где из пестрящей груды разбросанных материалов поднимались кирпичные стены здания.

3

По изгибам заросших кустарниками берегов кудряво голубели дымки. Перемешиваясь с влажными таежными туманами, дымки стелились на буйно зеленые травы долины. Среди опаленных кустарников опять росли шалаши, палатки, балаганы. От дождей укрывались под березовым и сосновым корьем. Сюда переселились на лето из унавоженных деревень старатели. Новый стан получил название «Забегаловки». Стан жил по-своему. По вечерам лихие песни и пляс снова тревожно доносились к поселку, а по утрам нарядчики заносили в табель десятки прогульщиков.

Алданец и Балда переманили Хлопушина из деревни. В две ночи его избушка была перенесена на берег и среди забегаловцев сделалась притоном гуляк и картежников.

Катя нашла Костю и Кудряша в кино. Она швыркнула носом и поправила красную косынку. На лице девушки шелушилась розовая обгоревшая кожа.

— Мы с Пинаевым идем сейчас в Забегаловку. Если желаете — присоединяйтесь.

Костя хмуро улыбнулся. Он скрывал от Кати свою ревность к Пинаеву. Совместная прогулка рассеивала подозрение, порождала надежду на сближение с девушкой.